Виктор Демент: Материал сам по себе очень интересный и, на мой взгляд, очень соответствует времени. У нас сейчас не очень простое время, когда отрицательные, низменные эмоции начинают захлестывать. Эта история практически библейская. Она о прощении и о понимании. В современном мире очень важно и нужно к этому вернуться. У таких историй потенциал на много-много лет, как и все, что имеет в корне библейские мотивы. К сожалению, пока жив человек, у него все время будут проблемы выбора между добром и злом. А технически… А что просто снимать? Можно залезть в декорации в четырех стенах, но это никому не интересно. Дебютанты и выбирают непростые вещи, иногда не понимая сложностей, которые им грозят. Мне повезло, меня окружали очень хорошие люди, друзья: оператор-постановщик Андрей Найденов, исполнитель главной роли Алексей Гуськов, Надежда Маркина (исполнительница роли Нюры, жены Трофима Русанова, — RFI). Им все было в удовольствие: и морозы, и экспедиция.
Расскажите, в каких условиях проходили съемки?
В повести всё происходит на самом деле там, откуда родом писатель. Это Вологодская область. Там действительно непроходимые леса. Но выглядят они, к сожалению, очень мило и дружелюбно. И только когда туда попадаешь, понимаешь, что, наверное, с мачете надо проходить. Снимали мы в Карелии. Это русский север. Мы выбрали его, потому что визуально он очень интересен. Это берега самого крупного реликтового озера в Европе — Онежского. Так как один из лейтмотивов истории — место человека в природе, и природа в нашем фильме играет большую роль, мы выбрали, пожалуй, самые интересные с этой точки зрения места. Единственная проблема была в том, что мы просчитались по срокам со снегом. Поэтому мы были вынуждены доснять небольшой кусочек лесной истории в Финляндии, в заповеднике Коли — там незабываемая красота, было сложно снимать, хотелось просто смотреть вокруг.
Вы заметили, что повесть «Находка» — вещь вневременная. Хотя написана она в 65-м году, в определенный исторический период, в оттепель. Тендряков — это один из авторов, который не вписался в 60-е. Тогда литература поделилась на так называемых горожан и деревенщиков. А он все больше интересовался вопросами исключительно нравственного порядка. И особенно во второй половине 60-х-70-х, когда его тексты начали попадать под цензуру. Мало того, что Тендряков задает эти нравственные вопросы, он еще и отвечает на них. Вы видите в этом какую-то наивность?
Тендряков философ в большей степени, чем просто писатель. Все это замаскировано под деревенскую прозу, деревенщину, как ее называют. Все персонажи абсолютно библейские. «Находку» можно было бы снять в любом другом месте. По смыслу было бы то же самое. Я думаю, что история Тендрякова — это история вообще многих русских художников и философов-патриотов своей страны, которые пытались понять: а в чем собственно проблема, в чем выход из создавшейся ситуации. Но так как они люди творческие, они делали это путем нравственного поиска, а не политических или экономических каких-то шагов.
Тендряков верил и в честных коммунистов, и в то, что Советский Союз может преобразиться, отказавшись от сталинского прошлого. Как раз после «Находки», в 66-м году, он подписал знаменитое письмо деятелей культуры и науки против реабилитации Сталина. И в итоге он приходит к христианским, библейским ценностям, которые давно уже были «сброшены с парохода современности».
Да, безусловно. Но это определенная закономерность. Это совпадает со временами так называемой оттепели в Советском Союзе, когда люди почувствовали, что они могут сказать что-то новое, что-то интересное. У него есть потрясающая повесть «Тройка, семерка, туз», в которой он дает определение того, что происходит с его родиной. Как ему кажется, это такой первозданный, общинный, наивный мир. И все, что приходит извне, только развращает и убивает Россию. Кстати, сегодня востребована довольно-таки эта идея. Мне кажется, искания Тендрякова очень правильные. Это поветрие 60-х все равно в области каких-то нравственных изысканий, в области поиска нравственного выхода, поиска героя. Мне кажется, он все-таки менее советский, хотя это все имело место быть. И письмо (против реабилитации сталинизма — RFI), и его вера, что можно трансформировать (страну — RFI), и так далее. Просто Тендряков был противником, как я понимаю, любой жестокости. Его повести (у него есть и военные рассказы) говорят о том, что он боялся повторения революций, переворотов. Он хотел умиротворения и стремился к просвещению. В истории России есть удивительная фигура — Екатерина II. Я как-то раз почитал ее переписку с Вольтером. Вольтер удивлялся, как много Екатерина уделяла внимания литературе, искусству и их доступности для простого человека. Она писала ему, что это вопрос политики, потому что Россия нуждается в «смягчении нравов». По-моему, сейчас все то же самое.
Вам кажется, что зрители, посмотрев ваш фильм, уйдут со смягченным нравом? Или наоборот — с щемящим, саднящим чувством?
Я думаю, что картина дает надежду, что человек способен перемениться даже на излете жизни. Понять, что было правильно, а что неправильно. Найти какой-то смысл своего существования, даже оправдание собственного существования. Прийти к покою, внутреннему миру с самим собой. Это светлая и умиротворяющая история. Она красива своей внутренней красотой и (не люблю это слово) позитивом. Наверное, потому что мы устали от историй, которые заканчиваются плохо.
На фестивале в Онфлере вы ждете, какой будет реакция жюри или скорее реакция зрителей?
Реакцию жюри я вообще никогда не жду. Я не считаю, что «Находка» в полноценном смысле слова фестивальное кино. Это кино зрительское. И не потому, что так получилось. Это изначально была моя установка. Я хотел понять, может ли сегодня зритель смотреть экранизацию классических произведений. Жюри — это, конечно, тоже интересно. Это профессионалы высокого класса. Мне интересно, как они здесь оценят наш классический старый стиль киноромана, киноповести, который мы, конечно, максимально осовременили. Мне интересно, насколько этот жанр может их в принципе взволновать. Но все-таки зрительская реакция — прежде всего.
А как отреагировали французы — зрители?
По-моему, хорошо. Они подходили, благодарили за картину. Очевидно, что кино им понравилось, взволновало. Я видел людей с мокрыми глазами. Я обожаю, когда плачут. Это же аттракцион души.
Очищение?
Безусловно. А зачем смотреть, если ты никому не сопереживаешь. Иногда красиво, умно. Но если тебя это не трогает… Мне кажется, таких фильмов чрезмерно много — холодных и пустых, но невероятно правильных, идеально сделанных, выдержанных по форме. А когда человек выходит, я вижу: опа, мокрые глазки. Значит — попал. Ура. Значит не зря.
Расскажите, какие у вас планы? Вы останетесь в жанре кинопритчи?
Мои планы, как и планы всех режиссеров России, связаны в огромной степени с тем, что переживает сейчас моя родина. Кино в России снимать непросто. Хотя государство действительно стремится помогать нам. Если мы сможем миновать эту полосу жесткого кризиса, и пойдут запуски, то я надеюсь вернуться к очередной классической истории. Это будет опять экранизация — по мотивам произведения Максима Горького, просто до хохота актуального.
Горький — актуален?
Конечно. Особенно его трилогия «Зыковы», «Егор Булычев», «Достигаев и другие», написанные на сломе — с 1913-й по 1918-й годы. Они очень актуальны. Это даже не о русском бизнесе. Это вечная история попытки модернизации сверху, и чем это заканчивается. То, что я вижу, зачастую просто попадает в реплики. Можно в программе «Время» эти реплики запускать — будет один в один. Люди, к сожалению, не всегда меняются. Тяжело это происходит. А Горький в этом смысле очень беспристрастный свидетель.